Дневник Алексея Васильевича Орешникова (1855–1933) – важное документальное свидетельство сложнейшего
периода истории нашего Отечества: крушения Российской империи и становления Советского государства. Эти
записи – редчайший источник не только по истории Государственного исторического музея, не только по
истории российской науки в послереволюционный период, но и по истории России в целом. Хроника событий,
охваченных Орешниковым за период ведения дневника, не имеет себе равных, и читается этот дневник как
захватывающее художественное произведение 1.
Автор дневника – выдающийся русский ученый, член-корреспондент Академии наук СССР, крупнейший
отечественный специалист в области античной и средневековой русской нумизматики, знаток древнерусского
прикладного искусства, один из старейших сотрудников Императорского Российского, а затем
Государственного исторического музея. Единомышленник и сподвижник И.Е. Забелина, Орешников с 1887 г.
становится хранителем Исторического музея и его творцом, а в годы советской власти – защитником его
сокровищ 2.
Алексей Васильевич родился 9 сентября 1855 г. в Москве на Маросейке близ Ильинских ворот в семье
купца третьей гильдии. Как единственного наследника мужского пола, призванного продолжить семейное дело
(юфтяной торг), Василий Павлович Орешников отдал сына учиться в Московскую практическую академию
коммерческих наук – среднее учебное заведение для детей купцов и промышленников. Пребывание в ней
оставило в памяти Алексея Васильевича безрадостные воспоминания. Вот что напишет он о своем детстве и
отрочестве много лет спустя: «Воспитание и учение были очень плохи, как первоначальное, так и дальнейшее
в Практической академии, куда меня отец водил на приемный экзамен в мае 1867 г., когда мы уже жили в
доме отца на Садовой близ церкви св. Ильи Пророка. Учебное заведение, т. е. его гимназическое отделение,
я кое-как кончил, а из двух специальных классов с курсом торговых наук я прошел первый и, перейдя в
последний, вышел из заведения по болезни... Учился я очень неровно и из школы вынес мало знаний, но
много горьких воспоминаний, как о начальстве школы, так и о преподавателе моего любимейшего предмета –
истории, у которого я получал только низшие отметки... Неудачно отвеченный первый урок преподавателю
истории, как помню, с первого же раза поставил меня в неприязненные к нему отношения, продолжавшиеся до
окончания уроков истории. С малолетства я любил историю во всяком виде – и Ветхий завет, и “Илиаду”, и
детские исторические рассказы вроде “Саардамского плотника” и т. д., и в небольшом запасе моих
исторических сведений, как большинство детей, имел излюбленных героев, из которых любимейшим героем
моего воображения был Петр Великий, и, может быть, он был исходным пунктом, почему я стал интересоваться
монетами» 3.
Страницы сохранившейся в архиве ученической тетради Орешникова заполнены египетскими иероглифами,
скандинавскими рунами и письменами ацтеков, тщательно воспроизведенными автографами знаменитых
исторических деятелей, рисунками древних египетских богов и изображением только что открытого
«Моавитского камня». Здесь же перечислены книги, составлявшие его скромную личную библиотеку: «1)
“Илиада” Гомера 2) “Чудеса древней страны пирамид” 3) “Мифы классической древности” 4) “Иконологический
лексикон” 5) “Нумизматика” 6) “Приключения Телемака” 7) “Памятники древнего Рима”, составил А.Н. Андреев
8) “История Русского народа”, соч. Полевого 9) “История Фридриха Великого”» 4.
А вот к коммерции у Алексея Васильевича не лежала душа. Относительную независимость от отца с его
торговыми делами он обрел в 1874 г., обзаведясь собственной семьей. «Переезд в Петербург после женитьбы
произвел большой перелом в моей жизни, – вспоминал он впоследствии. – Круг людей резко изменился,
изменился и склад моей жизни. Помню, я долго не мог привыкнуть к мысли, что я свободен и могу ходить
куда хочу. В Петербурге я впервые услыхал в семействе Бруни 5 разговоры об
искусстве…» 6. Для поправки пошатнувшегося здоровья и под впечатлением от
посещения итальянских и испанских зал Эрмитажа Орешников в 1875–1876 гг. совершил заграничное
путешествие, полгода прожив в Риме. С тех пор античный мир, наряду с русской историей, постоянно занимал
его воображение и помыслы. Особенно привлекали его греческие колонии Северного Причерноморья и Крыма –
островок античности на родной земле. После смерти отца (1885) он свернул торговое предприятие и посвятил
жизнь науке и Историческому музею.
Свой первый научный доклад Орешников прочел в 1879 г. в Московском археологическом обществе. С
начала 80-х годов он стал публиковать небольшие статьи, посвященные нумизматике и археологии (то есть
изучению вещественных памятников прошлого, как понимали значение слова «археология» в XIX в.), помогал
И. Е. Забелину обустраивать открытый в 1883 г. Российский исторический музей. В 1887 г. он был утвержден
в должности хранителя музея, войдя, таким образом, в число первых шести его ученых сотрудников. В 1903
г. Забелин, ходатайствуя перед председателем музея великим князем Сергеем Александровичем о
представлении Орешникова к чину, соответствующему занимаемой им должности старшего хранителя, отозвался
о нем как о выдающемся и главнейшем деятеле музея по научному отделу 7.
Фундаментальное исследование Орешникова, посвященное русским монетам доцарского периода, получило
серебряную медаль Русского Археологического общества и составило первый выпуск «Описания памятников»
Исторического музея 8. С начала XX в. и до конца жизни Орешников вел
Главную инвентарную книгу музея, многие годы через его руки проходили приобретавшиеся музеем предметы
старины. За долгие годы службы в стенах Исторического музея Орешников приобрел уникальный
исследовательский опыт и доскональное знание самых разнообразных древностей.
Каждодневную музейную работу Алексей Васильевич совмещал с большой научной и общественной
деятельностью. Он был почетным и действительным членом многих научных обществ, а также девяти губернских
Ученых архивных комиссий. Являясь инициатором создания Московского нумизматического общества,
объединившего в 1885 г. на почве научного изучения монет прежде разрозненные силы московских нумизматов,
Орешников был почетным членом этого общества и редактировал его важнейшие издания. Его труды высоко
оценивались русскими и зарубежными учеными. С 1909 г. Орешников состоял членом избирательной комиссии по
выборам в Государственную Думу и присяжным заседателем Московского окружного суда.
Ко времени событий 1917 г. Алексею Васильевичу исполнилось 62 года. Он был весьма уважаемой
личностью во многих кругах общества и вполне обеспеченным человеком: жил в собственном двухэтажном
кирпичном доме, имел в Москве другую недвижимость и банковский капитал. Его пять дочерей были уже
взрослыми людьми со своими семьями.
1917 год изменил в судьбе А.В. Орешникова, как и в судьбах представителей большинства русской
интеллигенции, очень многое. Его не миновали ни голод, ни уплотнения и лишение жилья, ни безденежье, ни
болезни. Он был свидетелем арестов и репрессий многих родственников, друзей и знакомых. Постоянно ожидал
он подобной же участи и для себя. 21 июня 1924 г. он записал в дневнике: «Начал новую тетрадь, докончу
ли ее? Не знаю. Тучи над моей жизнью сгущаются, просвета не вижу». Спасало его, по-видимому, то, что
пользуясь непререкаемым научным авторитетом у властей предержащих, изымавших, конфисковывавших и
перераспределявших в эти годы массу художественных и исторических ценностей, он был в буквальном смысле
слова незаменим как эксперт.
С 1 января 1915 г. на протяжении восемнадцати с лишним лет Орешников ежедневно вел дневник, оборвав
записи за месяц до смерти (он скончался 4 апреля 1933 г.). За это время ему довелось стать очевидцем
событий периода Первой мировой войны, Революции 1917 г. и Гражданской войны, политики «военного
коммунизма» и НЭПа, коллективизации, внутрипартийной борьбы большевиков, гонений советского государства
на церковь и преследования старой интеллигенции.
Будучи одним из главных научных работников центрального музея русской истории и блестящим знатоком
ее разнообразных вещественных памятников, Орешников являлся непосредственным и компетентным свидетелем
деятельности новых властей в отношении исторических, церковных и художественных ценностей, научных
учреждений и музеев. Московский старожил, неравнодушный к истории и судьбе родного города, он отмечал
происходившие на его глазах перемены в облике столицы: закрытие и уничтожение московских храмов,
монастырей, демонтаж дореволюционных и возведение советских памятников, первые переименования улиц и
площадей. Как член Ученого совета Оружейной палаты Алексей Васильевич регулярно посещал Кремль,
присутствовал при вскрытии гробниц и переносе иконостаса Вознесенского монастыря, был очевидцем сноса
кремлевских памятников и зданий.
Дневник Орешникова по праву можно назвать летописью Исторического музея. В нем отражены многие
события внутренней жизни музея, встречи и деловые разговоры Орешникова с коллегами. В дневнике автор
перечисляет многочисленные музейные приобретения, прошедшие через его руки. В 1920 г. над Историческим
музеем нависла угроза расчленения на ряд самостоятельных музеев по отдельным отраслям культуры и
искусства. Тогда музею удалось сохранить целостность своих коллекций, во многом, думается, и благодаря
Орешникову. О реальной угрозе потерять Исторический музей как таковой говорит факт раскассирования
Румянцевского музея и музея Строгановского училища, чьи коллекции были поделены между ГИМом,
Третьяковской галереей и Музеем изящных искусств.
В конце 1920-х годов на музейные собрания пошло прямое наступление власти. В январе 1928 г., в связи
с катастрофическим дефицитом бюджета, на закрытом заседании Совнаркома принимается секретное
постановление: «О мерах к усилению экспорта и реализации за границей предметов старины и искусства»,
которое начало выполняться почти незамедлительно. Как эксперт по оценке вещевых исторических памятников,
Орешников подробно перечислял все, отправленное из музея в переплавку или на продажу заграницу. Правдами
и неправдами пытался Орешников спасти музейные сокровища от расхищения их государством, прибегал к
всевозможным ухищрениям, а порою попросту их прятал. 12 мая 1930 г. он записал в дневнике: «Придя утром
в Музей, спрятал… все вещи (ткани и серебро) из Александрова, чтобы “бригады” не увидали. Одна из бригад
от Госторга… отбирала в отделе тканей, в отделе домашнего быта вещи из финифти (табакерки и т. п.). Этот
грабеж музейных ценностей меня страшно волнует».
В 1918 г. Алексей Васильевич был избран экспертом по приему церковного имущества Московского Кремля,
в 1922 г. – экспертом по рассмотрению и экспертизе собраний Оружейной палаты. Последняя невеселая
должность была связана с отбором ценностей для отправки за рубеж. Благодаря Орешникову и его коллегам
немало удалось отстоять, но множество памятников было обезличено и навсегда исчезло. Орешников постоянно
вызывался в Госбанк и Государственное хранилище ценностей (ГОХРАН) для экспертизы монет, вещей из
драгоценных металлов, художественных произведений, ручейками и реками стекавшихся сюда. 9 мая 1930 г. он
записал в дневнике: «В ½ 2-го уехал в Главнауку, где собралось нас 10 человек или около;
председательствовал Клейн, который читал списки спорных предметов, отобранных для продажи через
«Антиквариат» за границу; многие предметы мы отстояли, но на миллионы рублей ограблена Русь! Просмотрели
только петербургские музеи, придется еще идти на заседание».
Родственные отношения и научные интересы тесно связывали Орешникова с художественным и ученым миром
Москвы и Петербурга-Ленинграда, что делает его дневник своеобразным справочником о судьбах отдельных его
представителей в послереволюционные годы. Он хорошо знал Буниных, его дочь Вера Алексеевна была замужем
за писателем Б.К. Зайцевым. Близким другом Орешникова был А.А. Карзинкин, московский купец-миллионер и
нумизмат, женой которого была балерина Большого театра итальянка А. Джури, а зятем Н.Д. Телешов.
Родственники его жены – семья художников Бруни. Старшая дочь Татьяна была подругой Е.А. Бальмонт. Они
жили в одной квартире, где собирались члены Московского антропософского общества, а также литературный
кружок, в котором устраивали свои чтения молодые Д.Д. Благой и Л.М. Леонов. Любитель театра, Орешников
был знаком с М.Н. Ермоловой, О.О. Садовской, А.А. Яблочкиной, А.А. Бахрушиным. Его племянником был
известный режиссер В.Г. Сахновский. Круг научных знакомств Алексея Васильевича был очень широк и
охватывал не только Москву и Петербург, но и многие провинциальные города (Керчь, Киев, Новгород, Ростов
Великий, Рязань, Семфирополь, Тверь, Уфу, Харьков, Ялту и др.). На страницах дневника то и дело мелькают
имена П.Д. Барановского, М.М. Богословского, С.А. Жебелёва, П.В. Зубова, А.А. Ильина, Н.П. Лихачева,
Н.Е. Макаренко, И.А. Орбели, Н.Н. Померанцева, А.А. Сиверса, П.С. Шереметева и многих других. Работая в
Кремле, Орешников встречался с партийными деятелями самого высокого ранга: Л.Д. Троцким, А.В.
Луначарским, А.С. Бубновым, А.С. Енукидзе, комендантами Кремля П.Д. Мальковым и Р.А. Петерсоном.
Детально воспроизводя в дневнике последовательность ежедневных событий, Орешников скуп на описание
своего внутреннего мира. Сдержанность была в характере Алексея Васильевича. Впрочем, строго
цензурировать себя вынуждала и специфика эпохи. 31 января 1920 г. он записал: «В Музее встретил Н.П.
Попова, библиотекаря Патриаршей библиотеки, третьего дня выпущенного из “чрезвычайки” (Лубянка, 11), где
просидел вместе с сыном, мальчиком 18 лет, 104 дня в подвальном помещении; причина ареста – дневник,
найденный при обыске». Летом 1922 г., опасаясь ареста, прервал свой дневник и переслал его за границу
Ю.В. Готье 9. Другой московский историк, И.И. Шитц, ведший дневник на рубеже
20–30-х годов, ни словом не обмолвился о фактах и обстоятельствах своей личной жизни! 10
Орешников также предпочитал о многом умалчивать. «Веду ли я дневник? – с грустью признался он в мае 1925
г. – Если придется кому-нибудь прочесть его, то читающий не найдет того, что обыкновенно отражается в
дневнике грамотного человека: личность автора, его отношение к окружающим его лицам, его внутренняя
жизнь и умственная, и сердечная, его взгляды на окружающую действительность и т. д. Ничего похожего на
это здесь нет или почти нет… Могу ли я обмолвиться о своей личной жизни? Решусь ли, по чувству
самосохранения, хоть слово сказать об ужасной действительности, которая нас окружает? Могу ли поверить
бумаге мои чувства, мои симпатии, антипатии, наконец, те причины, от которых на меня нападает тоска?
Нет, нет, нет. Итак, пусть остается эта тетрадь просто записной тетрадью для памяти, а не тем дневником,
который хотелось бы писать». По счастью, личность автора проступает буквально в каждой дневниковой
записи.
Особо следует отметить значение дневника Орешникова как источника сведений о повседневной жизни
москвичей в первые годы советской власти. Автор методично и скрупулезно фиксировал увиденное и
произошедшее с ним за день: температуру воздуха, время и маршрут своих передвижений по Москве, встречи
со знакомыми, цены на продукты с точностью до копейки и т. п. Его дневник – это хроника обыденной жизни
русского интеллигента, описывающая ее в таких подробностях, которые не всегда удостаиваются внимания
современников.
В это время Алексей Васильевич по-прежнему жил на Земляном валу, у церкви Ильи Пророка на Воронцовом
поле, поблизости от Курского вокзала. Накануне революции они с женой Еленой Дмитриевной и младшей из
пяти дочерей Еленой, театральной актрисой, занимали две из трех квартир собственного двухэтажного
кирпичного дома (до наших дней дом не сохранился), сдавая остальные помещения Международному Обществу
спальных вагонов. После революции дом был муниципализирован, а его исконные владельцы с 1918 г.
неоднократно подвергались «уплотнению». В сентябре 1921 г. жилищно-земельный отдел вселил в большую залу
орешниковского дома многодетную семью пролетариев Мусаткиных, выгнав из нее нашедших здесь временное
пристанище внучку Орешникова Нину с мужем и дочкой 11. Не помог тогда
Алексею Васильевичу и прием по этому поводу у председателя Моссовета Л.Б. Каменева. Так называемый
«зеленый кабинет» Орешникова в 1924 г. отошел бывшей дворничихе Кирилловой с сожителем. В январе 1926 г.
спальню хозяев дома по суду отдали Алексееву, сожителю бывшей горничной Орешниковых. Это далеко не
полный перечень новых жильцов; некоторых Орешников даже не знал в лицо. 5 сентября 1925 г. он отметил в
дневнике: «Вчера вечером арестовали живших в комнате Мусаткиных (нашей прежней залы) двоих, мужа и жену,
специальность которых было воровство в трамваях, людных местах и т. п.; я их ни разу не видал, хотя они
жили давно».
В те времена было распространенным явлением – разгораживать полученную жилплощадь посредством
шкафов, занавесок, ширм, наскоро сколоченных из досок перегородок и сдавать образовавшиеся углы в наем.
Дом быстро разорялся и ветшал из-за перенаселенности и небрежного отношения к себе нового населения как
временному жилью 12. Между тем, вопрос о ремонте и сборе средств на него
неизменно сопровождался ожесточенной дискуссией. 3 июля 1924 г. Орешников записал: «Вечером было
собрание домового комитета, обсуждались вопросы по ремонту; заседание окончилось бранью и ссорой
женского элемента; был момент, что одна из расходившихся дам чуть не сделала того жеста спартанок, о
котором рассказывает Плутарх». Пролетарское население обычно стремилось переложить расходы по ремонту на
прежних хозяев-«буржуев», к тому времени изрядно обедневших и немногим более обеспеченных, чем их
соседи. «В нашей бывшей столовой белят потолок, оклеивают обоями, все делается за мой счет (20 р.), и
обои мои», – отметил Орешников 6 августа 1926 г.
Ко второй половине 20-х годов чета Орешниковых ютилась в двух небольших комнатах на втором этаже,
одна из комнат служила Алексею Васильевичу одновременно рабочим кабинетом и спальней. Родственников и
частых гостей принимали в столовой, перешедшей к тому времени в общее пользование жильцов дома. Там же,
в столовой, проходили бурные заседания домового комитета. Зять Орешникова писатель Борис Зайцев в романе
«Древо жизни» следующим образом описывает обстановку в бывшем собственном доме Геннадия Андреевича
Колесникова (прототипом которого являлся Орешников): «От дома остался островок: кабинет, где он спал,
комната Агнессы Ивановны 13 да столовая, откуда шла лестница вниз, в
полуподвальный этаж. Некогда там помещались “молодцы” кожевенного дела, а теперь кишели всякие
насельники, довольно разнообразные. Жильцы занимали и разгороженную натрое залу наверху – любовались там
копией Каналетто 14. Целая семья разместилась в зеленой гостиной… и все это
журчало, гудело неумолчным шумом, неизбежным и необходимым в таких ульях. … Повсюду готовили на
примусах, сушили в комнатах белье, стирали, гладили, ругались, ссорились, мирились. Столовая, хотя и
считалась колесниковской, но скорей ее можно было назвать узловой станцией – снизу вверх непрерывно
шныряли бабки, бегали дети, проходили к жильцам посетители» 15.
Несмотря на достаточно стесненные материальные условия Орешниковы даже в голодные годы Гражданской
войны и после держали прислугу, в обязанности которой входило готовить, стирать, топить печь и исполнять
ряд других обязанностей по хозяйству в обмен на кров, стол и небольшую плату. Когда жена с прислугой
уезжала отдыхать за город, или прислуга уезжала на месяц к себе в деревню, Орешников обедал в ЦЕКУБУ
16, либо шел в гости.
Собственную библиотеку, значительно разросшуюся с ученических лет, Алексею Васильевичу приходилось
хранить не только в кабинете, но и в столовой. В марте 1925 г., роясь дома в книжных шкафах в поисках
нужных ему материалов, Орешников, как он пишет в дневнике, «был потрясен, не найдя многих книг, без
сомнения, украденных… “уплотнителями”; некоторые книги (без переплета) разорваны: половина осталась,
другой нет!». В числе украденных книг была «История Москвы» И. Е. Забелина, 1-е издание, подарок
Орешникову от автора.
Основной житейской проблемой была не столько теснота, сколько невыносимая, а порой анекдотичная по
своей нелепости атмосфера, воцарившаяся в доме в связи с подселением пролетариев. Дневники пестрят
упоминаниями о ссорах, ругани и драках между новыми соседями, домашнем воровстве, их конфликтах с
Орешниковыми. Чтобы ощутить эту атмосферу достаточно прочитать несколько вполне рядовых записей 17.
Не веря в беспристрастность советской административной и судебной системы в отношении «буржуя», как
он себя с иронией называл, Орешников все-таки пытался добиться от властей улучшения жилищных условий. В
декабре 1926 г. он подал заявление в ЦЕКУБУ «о невозможных условиях жизни в квартире» 18; 5 мая 1927 г., пишет он в дневнике, «в 8 часов явились из [Исторического] музея
председатель месткома А.П. Раченков и секретарь ячейки… я позвал председателя домового комитета и их в
свою комнату и в течение часа знакомил их с положением моим в квартире, о тех неприятностях, которые
создает чета Клименковых; оба музейские сказали, что постараются выселить Клименковых». Проблема
разрешилась лишь к концу 1928 г., когда Клименковы были выселены, а семья Мусаткиных поменялась
квартирой с семьей пианиста Рихтера.
Известную настороженность по отношению к беспокойным жильцам своего дома Орешников никогда не
переносил на их маленьких детей. Не раз в выходные он гулял с ними. «Воскресенье. …В 10 ч., захватив с
собой маленького Бусю (Бориса) Мусаткина, поехал в Алексеевский монастырь, стояли литургию, на душе была
тоска, посетил дорогие мне могилы, – записал он в дневник 6 июля 1924 г., – из монастыря проехали на
Сокольничий круг, содержащийся прилично, далее не ходили; выпили 1 бутылку лимонной воды, мальчику купил
плитку шоколаду».
В конце 20-х годов Орешниковы едва не попали в категорию «лишенцев». Вместе с компанией по лишению
избирательных прав проводилась акция по выселению прежних домовладельцев из их домов. Так, из соседнего
с Орешниковыми дома в июне 1929 г. домовым комитетом решено было выселить бывшую владелицу, генеральскую
вдову, 80-ти лет. Заступничество музейного руководства помогло Алексею Васильевичу избежать подобной
участи: в конце января, узнав о надвигавшейся беде, он обратился к тогдашнему директору Исторического
музея старому большевику П.Н. Лепешинскому с просьбой дать в милицию отзыв о его лояльности, что тот
охотно исполнил. «Настоящим удостоверяю, – написал Лепешинский, – что ответственный работник
Государственного Исторического музея Алексей Васильевич Орешников является преданнейшим советской власти
гражданином, и его лояльность в этом отношении не подлежит ни малейшему сомнению. Его самоотверженная
работа в области музейного дела заслуживает благодарности и признательности со стороны заинтересованных
советских учреждений и лиц». Этот отзыв смутил 73-х летнего Орешникова, записавшего 25 января в
дневнике: «Вчерашний отзыв Лепешинского, главным образом, то место, где он говорит, что я являюсь
преданнейшим советской власти гражданином, оставил во мне какой-то осадок; из его слов можно понять,
будто я сторонник советской власти. Ничего такого во мне нет; я переношу молча все невзгоды от власти
большевиков только ради моей родины, ради спасения тех сокровищ, которые мне вверены. Молю Бога, чтобы
он дал мне сил довести благополучно до конца немногих дней, которые остается жить, мои гражданские
обязанности».
По утрам Алексей Васильевич добирался до работы обычно на трамвае, шедшем от Курского вокзала по
Садовой, Мясницкой, Никольской сквозь арку Иверских ворот до трамвайной станции, располагавшейся
напротив здания Исторического музея. В сентябре 1924 г. между Курским и Брянским вокзалами ввели
автобусное сообщение, повторявшее трамвайный маршрут. Когда трамваи не ходили из-за перебоев в
электричестве или останавливались, не доезжая до музея по случаю большевистских процессий, Орешников шел
пешком, реже – брал извозчика, который по тем временам стоил дорого. Под 19 июня 1926 г. в дневнике
описана характерная сценка: «Сел у трамвая в Охотном ряду, чтобы ехать к Танюше 19, подходит П.С. Шереметев 20, ехавший также на
Собачью площадку к сестре Гудович; народу ожидала масса, мы решили поехать на автобусе от Иверской
часовни, там тоже очередь, я предложил ему ехать на извозчике пополам, он согласился; наняли за 1 р.
извозчика; проезжая Кисловкой, нас на извозчике обгоняет рабочий и начал кричать нам: “Советские буржуи,
сволочь”; П.С. заволновался и говорит: “За что он нас ругает, он тоже едет на извозчике”. Я ему говорю,
не стоит волноваться, это следы советского воспитания рабочих».
В будние дни к 10 часам Алексей Васильевич был в музее на своем рабочем месте, приходя одним из
первых. «Легкой и быстрой походкой он проходит к своему бюро, – описывала его в 1922 г. сотрудница музея
Л.И. Воронова-Свионтковская, – и там, в уголке, сменяет уличную одежду на тот костюм, в котором мы все
привыкли его видеть – отслужившее летнее пальто и красную феску летом, синюю бархатную шапочку зимой,
достает нужные ключи и вещи и садится у стола… Огромный том инвентаря раскрыт на очередной странице –
А.В. вписывает вещи всегда сам. Рядом с инвентарем, справа, тщательно завернутая в бумагу книга,
принесенная для кого-нибудь из сотрудников музея из собственной библиотеки. Для многих эта библиотека
служит как бы запасным фондом. При мне не было случая, когда бы А.В. отказал в книге или забыл ее
принести. По левую сторону стола скромный советский завтрак занял свое место» 21.
Орешников заканчивал работу в начале 4-го часа дня (тогда в музее был 6-часовой рабочий день). Часто
после занятий со своим другом и коллегой по Отделу государственного быта Л.В. Кафкой он шел на
Театральную площадь в ЦУМ (бывший «Мюр и Мерилиз») либо в ГУМ (Верхние торговые ряды), где покупал
продукты и предметы обихода для дома, затем на трамвае ехал к себе. Бывало, что пешком по Воздвиженке и
Поварской провожал Людмилу Вячеславовну до Кудринской площади, и на трамвае «Б» по Садовому кольцу
возвращался домой, где обычно заставал кого-нибудь из родственников или знакомых. С ними обедал, пил
чай. После 10-ти вечера Орешников удалялся в свой кабинет-спальню, читал, записывал впечатления в дневник.
В период Гражданской войны Орешниковы, подобно большинству москвичей, жили впроголодь, умудряясь при
этом помогать провизией и деньгами своим дочерям и их семьям. С наступлением НЭПа их материальное
положение заметно улучшилось. С октября 1925 г. Алексей Васильевич получал 150 рублей музейного
жалованья. От 30 до 50 рублей в месяц выплачивала ему в это время РАИМК 22,
членом Московской секции которой он являлся. Кроме того, ему полагалось 60 рублей «академического
обеспечения», которые выдавала ЦЕКУБУ. Таким образом, не считая разовых гонораров, Орешников в середине
20-х годов получал в месяц около 250 рублей. Сотрудники его отдела в Историческом музее получали едва ли
третью часть от этой суммы. Чтобы сопоставить ее с ценами на продукты и товары, приведем несколько
примеров, почерпнутых из орешниковских дневников. Пирожок у «Мюра» Орешников покупал за 10 копеек,
бутылку 40-градусной пшеничной водки – за 1 рубль 12 копеек. Пара носков обходилась ему в 1 рубль,
фуражка в Москвошвее на Кузнецком мосту – около 5 рублей. Пообедать в ЦЕКУБУ стоило ему чуть менее
рубля. За квартиру и коммунальные услуги Орешников платил ежемесячно 25–30 рублей.
Жалованье в 250 рублей покажется не столь уж значительным, если учесть, что на иждивении у
Орешникова, помимо жены, находилась дочь Татьяна, отчасти ее дочь Анна Бруни с тремя детьми, немного
подрабатывавшая уроками. Он постоянно помогал деньгами и продуктами младшей дочери, Елене, жившей
впроголодь, а также сестре жены Адели Шмидт. У Орешниковых в доме почти каждый вечер обедал кто-либо из
родственников, друзей и знакомых. Таким образом, Алексей Васильевич содержал на свою зарплату как
минимум четырех человек. В середине 20-х годов ее, тем не менее, хватало не только на еду (идя в гости
или готовясь к празднику, Орешников мог себе позволить купить икры и осетрины), но и на то, чтобы
обзавестись скромной одеждой и кое-каким новым домашним скарбом взамен обветшавшего за годы революции и
Гражданской войны.
С весны 1928 г. снабжение Москвы продуктами ухудшилось; первым делом стали возникать перебои с
поставками «предметов первой необходимости» – хлеба, чая, сахара. Государственные магазины постепенно
пустели, повышались цены у частных торговцев, росли очереди, были установлены ограничения на количество
продаваемых продуктов, введены карточки, распределители. К началу 1930 г. в столице наступил серьезный
продовольственный кризис. Дневники Орешникова служат наглядным свидетельством происходившего 23.
В начале 30-х годов материальное положение Орешниковых стало напоминать голодные годы Гражданской
войны. «День рождения жены, – записал Алексей Васильевич 20 июня 1932 г., – ей исполнилось 75 лет. Духов
день… Дома у новорожденной нашел Танюшу, Надю, Наташу и Мишу; обед состоял из супа картофельного и
картофеля со сливочным маслом. Чай пили без сахару. Скромнее угощения нельзя себе представить» 24. Через посредство А.В. Гладкова, букиниста, торговавшего при Историческом музее,
Орешников начинает продавать свои книги, Советской Филателистической ассоциации продает золотую медаль
Московского Археологического общества. В парикмахерской у Казанского собора он «реализует» купленную во
времена НЭПа машинку для бритья, вынужден продать настенные часы, секретер и другие вещи. Его рабочая
одежда к этому времени настолько обносилась, что он постеснялся выйти к посетившему Исторический музей в
конце 1932 г. наркому просвещения А.С. Бубнову из-за худых брюк. Но даже в крайней нужде он изыскивал
средства для помощи своим сосланным сослуживцам и коллегам, отправляя им денежные переводы, продуктовые
посылки и бандероли с книгами.
После революции и до последнего года жизни, когда ему пришлось взять отпуск по болезни, оказавшейся
для него роковой, Орешников ни разу не воспользовался полагавшимся ему двухмесячным отпуском. Он не
считал себя вправе покинуть Исторический музей в сложное для него время. Выходные дни в 20-е – начале
30-х годов устанавливались в учреждениях по «скользящему» графику. До начала 30-х годов выходными,
помимо советских «красных» дат, объявлялись церковные даты по григорианскому календарю, тогда как
рабочие дни умышленно ставили на церковные праздники по юлианскому календарю. Орешников отмечал их (до
1930 г. и Новолетие) по старому стилю, по возможности регулярно посещал богослужения. «Рождество
Христово по новому стилю; у нас занятий в Музее нет… – записал он 25 декабря 1924 г., – Пролетарское
население нашей квартиры сегодняшний день празднует, печет пироги; мы Рождество будем праздновать по
старому стилю». 7 января нового года отметил: «Рождество Христово. Приказано явиться на службу во всех
учреждениях; такая тирания относительно убеждений возмущает всех верующих».
Алексей Васильевич являлся прихожанином располагавшейся недалеко от его дома церкви Илии Пророка на
Воронцовом поле. Осенью 1929 г. приходской храм закрыли, передав его помещения Музею восточных культур
(Ars asiatica), при переделке сломали его главы. 17 июля 1930 г. Орешников записал: «Идя на службу,
зашел в бывший храм пророка Илии, который отделывается под музей восточных культур, хотел войти
посмотреть, но какая-то комсомолка не пустила». После закрытия приходской церкви Орешников предпочитал
посещать храм Богоявления в Дорогомилове, привлекавший его наличием прекрасного хора.
«Кроме обычного своего путешествия в музей и домой обратно, редко выходил теперь Геннадий Андреич в
город» – сказано у Зайцева о Колесникове. Какие впечатления мог вынести старый интеллигент от прогулки
по советской Москве? В апреле 1928 г. упоминавшийся выше Иван Иванович Шитц с досады записал в дневник:
«И мещанство, мещанство, затапливающее нас со всех сторон. В 4 ч. дня эта серая масса грязновато одетых
и физически нечистоплотных людей, идущая по улицам, с холщовыми или дерматиновыми, иные с кожаными
портфелями в руках; эти немытые галоши и мятые кепки на головах; скверное курево и пошлые разговоры – о
жилплощади, о ячейках, о протекции, о выигрышных займах, о киношках. Эти развлечения: все воскресенье
люди, вырвавшись со своей “жилой площади”, просто шляются по улицам – вялые, скучные, наступая на ноги
друг другу и толкаясь, а в чуть пьяном виде – разнуздываясь, срамословя и горланя во все горло. И рядом
с этим – попытки выйти из толпы столь обычным путем: в некоторых военных группах, напр., у летчиков,
стремление к вычищенной обуви, подтянутой фигуре, чистому бритью, даже “кавалерскому” отношению к дамам.
Похоже не столько на былую гвардию, сколько на младших служащих былой полиции».
В дневниках Орешникова мы не найдем желчных обличений советского строя. И в пожилых летах Алексей
Васильевич, не в пример герою зайцевского романа, был легок на подъем и любознателен. Он любил проезжать
из конца в конец первые автобусные маршруты, не упускал возможности сходить в театр, кино, интересовался
новейшими достижениями естественных наук и технического прогресса. 16 мая 1925 г. Орешников впервые
слушал радио и записал свои впечатления: «…ужинали и слушали по радио оперу “Манон Леско”; впервые я
пользовался этим чудесным изобретением, но многое еще надо усовершенствовать, например, в опере слышишь
отдельно пение и отдельно аккомпанемент; речь слышна хорошо». «По радио слушал 15–20 мин. речь Троцкого
“Европа и Америка”, произносимую в бывшем театре Зимина, – отметил он в дневнике 22 февраля 1926 г., –
Речь не блещет красноречием, но очень дельная, ясная, и в той части, которую я слышал, не заметил
советского шовинизма».
Излюбленным местом отдыха был для Алексея Васильевича Зоологический сад, куда он выбирался по
выходным несколько раз в год. «11 января 1925 г. Воскресенье, – пишет Орешников. – В 12 ч. поехал в
Зоологический сад, захватив Олега с двумя мальчиками из деревни, где он живет, Сеню и Прохора (Прошку).
В саду есть несколько новостей: пара львов, леопард, крокодил и т. д. Встретил П.К. Вощинина 25, который показал “опытный павильон”: видели курицу, оперативным путем обращенную
в петуха, и наоборот; при превращении петуха в курицу он теряет гребень, но сохраняет оперение. Опыты
эти имеют научное значение, но не практическое». В июне он снова ведет молодежь в Зоосад: «Воскресенье.…
В 12-м часу я отправился в компании племянника жены Мити, Олега, Анюты (нашей прислуги) и ее племянницы
Шуры в Зоологический сад; наплыв публики огромный, на «Б» не могли сесть, поехали на «А», а от Никитских
ворот пешком; заплатил по 50 к. с человека; смотреть животных было трудно из-за огромной толпы; в
аквариум, где удавы, крокодилы и др., невозможно было войти, также к бегемоту была очередь, но мы
пробрались, бегемота видели лежащим, он, вероятно, больной; хороши тигры, львы неважны, очень хороши
попугаи; мои спутницы-крестьянки восхищались, все видели в первый раз в жизни».
В годы революции и Гражданской войны Орешников регулярно читал прессу, внимательно следил за ходом
внешних и внутренних военных действий, предполагая скорую развязку и конец власти большевиков. С начала
20-х годов он покупал газеты от случая к случаю, в дни крупных политических событий. 1 июня 1927 г.
Орешников записал: «Ввиду серьезного политического положения 26, стал
последние дни читать советские “Известия”; замечаю в статьях тревогу за положение власти; что будет,
угадать трудно. Господи! Сохрани нас от ужасной войны».
Если в материальном плане положение Орешникова вплоть до конца 20-х годов оставалось сносным, то
психологически над ним, как и над большинством представителей старой интеллигенции, довлело ощущение
неуверенности в завтрашнем дне, беззащитности пред лицом власти. 23 февраля 1929 г. Алексей Васильевич
записал: «Просмотрел газеты и пришел в ужас: в одной изображено несколько красноармейцев, прицелившихся
в толпу интеллигентных граждан, под рисунком соответствующая надпись. Далее идти некуда! Господи,
сохрани нас!..». Массовые увольнения и аресты сотрудников Исторического музея, в том числе людей, очень
близких ему, травля и «чистки» многих видных и рядовых деятелей науки, с которыми общался и состоял в
переписке Орешников, наконец, аресты соседей по дому заставляли его и для себя ожидать подобной участи.
Насколько напряженной была окружавшая его атмосфера, позволяют судить многие страницы в его дневнике
27.
Несмотря на бытовую неустроенность, разлитую в интеллигентном обществе атмосферу всеобщего
беспокойства, страха и неуверенности, одолевавшие его под конец жизни болезни, Алексей Васильевич
продолжал терпеливо и честно работать. Подобно многим «бывшим», Орешникову удавалось с достоинством
держаться в окружении непривычной, чуждой и агрессивной по отношению к людям его круга общественной
среды. Присущее автору трезвое, вдумчивое отношение к происходившим событиям придают его дневнику особую
ценность в глазах историка.
* * *
Дневник публикуется в двух книгах без изменений и сокращений. Он снабжен примечаниями и
комментариями, иллюстрациями, а также именным указателем. Книга 1 содержит записи 1915–1924 гг., книга 2
– записи 1925–1933 гг.
Дешифровка текста дневника А.В. Орешникова и его компьютерный набор проводились в Отделе письменных
источников ГИМ с середины 1990-х годов. Завершить этот многолетний труд и подготовить рукопись дневника
к изданию удалось при финансовой поддержке Российского гуманитарного научного фонда (РГНФ) в рамках
проекта № 04-01-00151а. Составители признательны сотрудникам Отдела письменных источников ГИМ за
неизменно благожелательное отношение, внимание и помощь в работе над публикацией.
Большинство иллюстраций, помещенных в книгу, происходят из личного фонда А.В. Орешникова в ОПИ ГИМ и
скопированы А.Г. Юшко. Медали Русского и Московского археологических обществ, а также плакета и жетон
Орешникова хранятся в Отделе нумизматики ГИМ. Их подбор осуществлен в.н.с. ОН ГИМ А.С. Шкурко, а
фотографирование – чл.-корр. РАН П.Г. Гайдуковым. Ряд фотографий был предоставлен составителям в.н.с.
Отдела ведомственного архива ГИМ И.В. Клюшкиной. Фотопортрет П.В. Зубова любезно предоставлен внучкой
нумизмата проф. М.В. Зубовой, портрет А.В. Орешникова работы Н.А. Бруни – дирекцией Государственного
Русского музея.
Тексты отдельных комментариев написаны с.н.с. ОПИ ГИМ И.В. Белозеровой, проф. М.В. Зубовой, д. и. н.
И.В. Тункиной. По ряду вопросов получены консультации В.З. Арефьева, Е.В. Захарова и М.М. Глейзера.
В подготовке иллюстративного материала к печати приняли участие сотрудники информационно-
издательской группы Института археологии РАН к. и. н. Н.В. Лопатин, Н.С. Сафронова, А.В. Голикова и И.С.
Торопов.
Рукопись просмотрена ученым секретарем академической серии Архива РАН к. и. н. Н.В. Бойко, ею сделан
ряд ценных указаний.
Всем перечисленным лицам составители выражают глубокую благодарность.
Наконец, мы искренне признательны зав. редакцией «Наука – история» Н.Л. Петровой, а также
издательскому редактору Л.В. Абрамовой, за подготовку текста дневника к публикации.
Ответственный редактор хранит благодарную память о М.Б. Горнунге (скончался 1 марта 2009 г. на 83-м
году жизни), с большим интересом следившим за подготовкой дневника к изданию и составившим специально
для него «Материалы к генеалогии семьи А.В. Орешникова». Они публикуются во второй книге.
Примечания
1 Дневник А. В. Орешникова находится в его личном фонде в Отделе
письменных источников ГИМ (ОПИ ГИМ. Ф. 136. Оп. 2. Ед. 6-16).
2 Сперанский М.Н. Алексей Васильевич Орешников (Некролог)
// Известия АН СССР. Отделение общественных наук. Серия VII. 1933. № 6-7. С. 413-416; Арциховский
А.В. Памяти А.В. Орешникова // Нумизматический сборник. Ч. I. (Труды ГИМ. Вып. XXV.) М., 1955. С. 7
-13; Берестецкая Т.В., Мельникова А.С. Алексей Васильевич Орешников (1855–1933) // Орешников А.В.
Русские монеты до 1547 г. Репринтное воспроизведение издания 1896 г. М., 1996. С. [1-4]. (Пагинация
отсутствует; статья помещена в конце книги.); Зубова Н.Л. Материалы к биографии А.В. Орешникова
// Нумизматический сборник [МНО]. № 5. М., 1997. С. 18-41; Горнунг М.Б. Алексей Васильевич
Орешников – штрихи к портрету // Нумизматический сборник [МНО]. № 5. М., 1997. С. 87-94.
3 Орешников А.В. [Автобиография 1920 г.] / Подготовка
текста и примечания П.Г. Гайдукова // Нумизматика: Научно-информационный журнал. М., 2007. № 13. С. 59.
4 ОПИ ГИМ. Ф. 136. Оп. 1. Ед. 82. Л. 8 об.
5 Родственники жены.
6 ОПИ ГИМ. Ф. 136. Оп. 2. Ед. 5. Л. 82.
7 ОПИ ГИМ. Ф. 136. Оп. 1. Ед. 1. Л. 9 об.
8 Императорский Российский Исторический музей имени императора
Александра III. Описание памятников. Вып. I: Русские монеты до 1547 г. / Описание составил хранитель
музея А. Орешников. М., 1896.
9 Готье Ю.В. Мои заметки / Подг. к изд. Т. Эммонс и
С. Утехин. М., 1997.
10 Шитц И.И. Дневник «Великого перелома» (март 1928 –
август 1931). Paris: YMCA-Press, 1991.
11 Один из тогдашних способов сохранить жилище за собой, поселив
в ней родственников, описан М.А. Булгаковым в фельетоне «Москва 20-х годов» // Булгаков М.А.
Собр. соч. в 5-ти томах. М., 1989. Т. 2. С. 444.
12 См. об этом у И.И. Шитца. Указ. соч. С. 22–23.
13 Персонаж, списанный с Елены Дмитриевны, супруги Орешникова.
14 Каналетто (Джованни Антонио Каналь) (1697–1768) – знаменитый
венецианский живописец, славу которому принесли написанные им виды Венеции.
15 Зайцев Б.К. Атлантида. Калуга, 1996. С. 528.
16 Центральная комиссия по улучшению быта ученых при СНК РСФСР.
17 См., к примеру, записи от 7 января и 3 августа 1925 г.; 4, 30
июля и 26 ноября 1926 г.; 1 января и 31 июля 1928 г.
18 См. запись от 16 декабря 1926 г.
19 Татьяна Алексеевна Полиевктова – старшая дочь Орешникова,
жила на Арбате.
20 Павел Сергеевич Шереметев, граф, историк, археограф и
генеалог, хранитель музея в Остафьеве.
21 ОПИ ГИМ. Ф. 136. Оп. 1. Ед. 5. Л. 68–68 об.
22 Российская (с 1926 г. – Государственная) Академия истории
материальной культуры. РАИМК была создана на базе Археологической комиссии 18 апреля 1919 года в составе
3-х отделений: этнологического, археологического, художественно-историческое.
23 См., к примеру, записи от 1 апреля и 17 июня 1930 г., 7
октября 1932 г., 29 января 1933 г.
24 Танюша – см. 19-ю сноску, Надя – Надежда Алексеевна, 2-я дочь
Орешникова, Наташа – дочь последней Наталья Аркадьевна Акопиан, внучка Орешникова, Миша – Михаил
Николаевич Бруни, правнук Орешникова.
25 П. К. Вощинин – сотрудник Зоосада, знакомый Орешникова.
26 В связи с обострением в отношениях между СССР и
Великобританией.
27 См., к примеру, записи от 3 апреля 1928 г.; 17 сентября 1929
г.; 4 февраля , 28, 30 августа и 16 сентября 1930 г.; 9 января, 17 февраля и 1 марта 1931 г.
|
